Железо рождает силу. Сила рождает волю. Воля рождает веру. Вера рождает честь. Честь рождает железо.(c)
Второй текст. Вообще их было три, но третьему нет места в этой днявке.
Крипотень криповая. Неожиданно нахваленная читателями так, что моему радостному изумлению не было предела. В принципе этим текстом я и сама довольна.
Название: Бабушкин сад
Размер: мини, 1998 слов
Пейринг/Персонажи: ОЖП люды
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: молодая люда приезжает к своей родственнице Белой Даме
читать дальшеОтрада пробиралась по лесу уже добрые пару часов. Полузаросшая, едва заметная тропинка петляла и изгибалась, и порой девушка задавалась вопросом: а не по звериной ли тропке она идёт, сбившись с правильного пути. Сначала она пользовалась обычным человским навигатором, но час назад он перестал работать, и Отрада начала беспокоиться.
Как и всякая люда, она прекрасно ориентировалась на местности, но всю свою жизнь прожила в Москве и окрестностях, где дикой чащи не найдешь. Но здесь, под Брянском, всё было иначе. Отрада не знала, какое чувство преобладало в ней за время этого путешествия: стыд или досада. Как же так? Она, ещё юная, но талантливая дочь Зелёного Дома, блуждает по лесу! И зачем она вообще позволила своей родне отправить себя в эту глушь?
Прапрабабушка Живица стала Белой Дамой задолго до того, как мать Отрады появилась на свет. А может, и бабка Отрады тогда ещё лежала в пелёнках. Кажется, Живица обитала здесь всегда. Но сегодня ей исполнилось двести двадцать лет, и она, должно быть, уже совсем плоха. Потому мать отправила Отраду к ней — чтобы почтенная прародительница семейства успела увидеть праправнучку.
Проделать долгий и утомительный путь, чтобы навестить совершенно незнакомую старуху, — кому может понравиться такая идея? Уж точно не Отраде, которая заканчивала старшие классы школы и скоро должна была стать полноценной феей. Ей прочили в будущем ранг как минимум фаты, а сейчас её жизнь состояла из интересной учёбы и захватывающих тусовок с многочисленными подругами и не менее многочисленными поклонниками. Отрада чувствовала себя королевой своей жизни — и вот её отправляют невесть куда. Яснорада и Любогляда ждали её на очередную прогулку, намекая, что запаслись выпивкой и даже кое-чем поинтереснее, а она обречена провести ближайшее время в компании старой карги.
С этими невесёлыми мыслями Отрада вышла на чуть более хоженую тропинку и вскоре оказалась перед тем, что могло быть только обиталищем Живицы, и ничем больше.
Перед ней стояла живая изгородь — но отнюдь не подстриженные кусты. Могучие деревья выросли так плотно друг к другу, что между ними едва ли можно было протиснуться. Ветви переплелись и срослись друг с другом, и всё это густо оплели хмель и плющ. И ползучие растения были особенно необычными. Длинные усики торчали во все стороны, покачиваясь безо всякого ветра. Более того, когда Отрада приблизилась, они потянулись к ней, шаря в воздухе, словно пальцы слепого. Люда сделала пару шагов назад и благоразумно решила не лезть через деревья, а пойти в обход.
Ещё через некоторое время обнаружилась сплетённая из живых ветвей и всё того же хмеля калитка. Которая перед ней распахнулась сама по себе, открывая взору обширный сад и маленькую избушку, на крыше которой поселились тоненькие деревца. Только курьих ножек, как в человских сказках, не хватало.
— Ты заходи милая, не стой на пороге.
Голос у Живицы был надтреснутый и скрипучий, такой, от которого по спине пробегает неприятный холодок. Сама Белая Дама обнаружилась на крыльце, слишком широком для такого скромного жилища. Отраде стало ещё больше не по себе, ноги словно одеревенели, а домой захотелось намного сильнее. Тем не менее она выдавила из себя вежливую улыбку.
— Здравствуй, бабушка. Меня зовут Отрада, и я приехала...
— Знаю я, милая, знаю, — проскрипела старуха. — Ты иди сюда, дай рассмотрю тебя.
Отрада медленно пошла по узкой дорожке через сад. Который также шевелился и жил своей жизнью. Яблоневая ветвь погладила её по волосам, куст смородины вытянулся вперед и коснулся её ноги. Вездесущий вьюн, от которого, на удивление, здесь ничего не чахло, протянул к ней усики и качнул белыми цветами.
Прапрабабка сидела в плетёном кресле-качалке. Сморщенная и сгорбленная, с длинными серо-седыми волосами, собранными в неаккуратный пучок, она не сохранила ни тени людской красоты, только глаза светились изумрудами, и взгляд, обращённый к Отраде, оказался не мутным, как бывает у стариков, а ясным и цепким. Живица вязала, и спицы в её скрюченных костлявых пальцах двигались ловко и споро. Ничего вроде бы удивительного, но необычным было это вязание: вместо ниток у неё были тонкие и гибкие побеги вьюнка, которые сами собой изгибались и завязывались узелками.
— Ох, хороша! — изрекла Живица, когда Отрада добралась до крыльца. — И ладная, и умненькая, небось. И колдовать-то как будешь! — она говорила так, будто праправнучка заезжала к ней в гости каждую неделю, а не явилась впервые, будто всегда её знала. — Вырядилась только — срам один.
Отрада ничего предосудительного не видела в обтягивающих джинсах и кофточке с небольшим вырезом, наоборот, считала, что оделась очень скромно и прилично. Но возмущаться не стала, а натянула на лицо ещё одну вежливую улыбку.
— Ты на вязанье-то не гляди, пока не готово, — продолжила тем временем Живица, — не любит оно того, обижается. Пойдем-ка лучше чаю выпьем.
Она с явным трудом поднялась, оставила вязание на кресле и пошаркала в дом.
Собственно, чая в «чае» не обнаружилось. Хвоя, чабрец, мята и ещё какие-то неизвестные Отраде травы — довольно вкусный отвар, хотя и непривычный. Молодая люда сидела на хромом табурете и с любопытством оглядывала жилище. Под потолком висели бесчисленные вязанки и пучки трав, на полках у стены выстроилась батарея крынок, горшочков, котелков, тарелок и прочей утвари. На окнах чуть колыхались от ветра зелёные занавески, в которых Отрада узнала тот же вьюнок. Добрую половину пространства занимала, конечно же, печь, из которой прапрабабка уже вынимала пирожки с яблоком — будто заранее ждала гостью.
— А как ты здесь живешь, бабушка? — спросила Отрада. Скорее из вежливости, просто потому, что после заслуженной похвалы пирожкам и чаю надо было о чём-то поговорить.
— Хорошо живу, милая, не жалуюсь.
Живица опустилась на другой табурет за узким столом, потемневшим от времени, таким же старым, как, наверное, она сама.
— А как пришла к тому, чтобы стать Белой Дамой?
Этого Отрада действительно не могла понять. Живица была сильной колдуньей, но зачем-то бросила всё и теперь порастает мхом в лесу. У неё могла бы быть хотя бы пристойная старость в кругу близких. Юной почти-фее казалось диким — как это, взять да и бросить шумный город ради непонятно чего?
— Это долгая история, милая. Ты кушай-кушай, а то, пока говорить буду, проголодаешься.
Улыбнувшись полубеззубым ртом, Живица подвинула к ней блюдо с пирожками.
— Не сама я сюда ушла, ох, не сама. Горевала попервой, да только к добру оно вышло. Была я тебя чуток постарше и повстречала нава одного. Дангой его звали, а может, Донгой, память не та уже у старой. Отродье тёмное, а красив был — загляденье! На Яснобора моего мне матушка указала, не люб он мне был, а тут как крылья за спиной выросли. И я ему глянулась. Только глупая была! Недели не прошло, тётка моя узнала, что я, мужняя жена, с тёмным милуюсь. Большой это был позор, и пришлось мне прабабку твою, дитё малое, оставить да сюда перебраться, от злых языков подальше. Тяжело мне было — и руки к работе не приучены, и ни тебе жемчугов, ни золота, ни платьев шёлковых. А как попривыкла малость — гляжу, а лес-то любит меня, бережёт. Да так любит, как родная мать не любила, так понимает, как ни одна подруга не сможет, так бережёт, как ни один полюбовник не станет.
Живица глухо кашлянула и отпила чаю. Отрада слушала её внимательно, лишь усмехнулась про себя: прапрабабку сослали подальше за неподобающие связи, а она на её наряд косо смотрит. Уж кто бы говорил!
— Почуяла я, что шумит лес, гневается, когда я злюсь, грустит, ветви опускает, когда я плачу, весело листвой шумит, когда радуюсь. Что всё под моими руками растет да цветет — и так, как мне надобно. Стала я сад обустраивать, над каждой семечкой арканы шептать, а какие арканы — это я словно всегда знала. Но обида была у меня на душе — обида и в моём саду поселилась. Гляжу, а шиповника куст — вон тех кустов, что за домом, прародитель — мышку лесную поймал да веточками душит, шипами колет, соки жизненные пьёт. Понравился мне тот кустик, и стала я учиться. Лес меня учил, а я его учила.
А через две весны вернулась я тайком домой — нава своего отыскать. Думала, наивная, любит он меня, скучает. А он и не признал-то сразу, как с чужой со мной обошёлся. Злые слёзы в глазах у меня стояли, но я стерпела, ласкова с ним была. А до женского тепла падок он был, снова меня приголубил. Вилась я вкруг него, что твой вьюн, уговорила в середине лета в глуши моей меня навестить. А потом к тётке заглянула, в гости позвала. Говорила, виновата я, хочу прощенья попросить. Долго уговаривала, но, в конце концов, поехала со мной тётка. Белую смородину для ней загодя я припасла.
И вот приехала она, на лачугу мою глядит, губы кривит. А хмель мой и вьюнок — тут как тут, её дожидаются. Оплели побегами ноги ей, дёрнулась она — да поздно. Ручку холёную вскинула — аркан сложить, так лапой еловой по руке стегнуло.
У Отрады всегда хорошо было с воображением. Хоть голос у Живицы неприятно резал ухо, рассказывала она хорошо, так, что образы сами собой вставали перед глазами: люда кричала и вырывалась, в то время как ползучие лозы опутывали её целиком, сплетая сплошной зелёный кокон. Затем пустили побеги под кожу, разрастаясь и разрывая ткани. Она билась в агонии, под коконом неестественно раздулся её живот, когда вьюн и хмель проникли в её кишечник и стали буйно расти в нём. Из её рта пошла кровавая пена, когда ростки пронзили диафрагму и оказались в лёгких. Тоненькие зелёные ростки оплетали мышцы и отделяли их от костей, прокалывали сосуды и вбирали кровь, словно питательный раствор. Будто наяву Отрада видела искажённое ужасной мукой лицо, выпученные глаза, к которым уже подбирались вездесущие зелёные усики. Стебли раздирали люду осторожно, не задевая мозг и сердце, и в какой-то степени она ещё жила, когда Живица сажала семена белой смородины в удобренную кровью и ошмётками плоти почву.
Ещё по дороге Отрада приметила крупные ягоды, облепившие раскидистые кусты, и хотела попробовать... но теперь аппетит совершенно пропал.
— А после Данга приехал, слово своё сдержал, — продолжала рассказ Белая Дама. — Страшно к нему подступиться было, ох страшно. Ежевичку подобрала я для него. Чёрные ягодки да колючий куст — ну как не из тёмного им расти? Встретила его как дорогого гостя, пирогов испекла да чаем потчевала. Не берут навов травы сонные, но разнежился он, не чуял, что за подарочек я ему сготовила. Уложила его в постель к себе — так и заснул он, в грудь мне мордой паскудной уткнувшись. А вьюнок-то рядышком, неужто в моей избушке не прорастёт? Сладко он спал, а как проснулся — уж спелёнан крепко-накрепко, ни артефакта, ни катаны его при нём нет. Тогда давай он метаться, вьюнок и хмель рвал так, что расти едва успевали. А я занавесочку с окна сняла, да морду ему укрыла.
Живица придвинула праправнучке пирожок.
— Вот, угощайся, этот с ежевичным вареньем.
Есть Отраде уже не хотелось совсем, хотелось только одного — бежать отсюда как можно дальше.
— Неужели у тебя всё в саду выросло... из кого-то?
— Что ты милая, не всё, — усмехнулась старуха. — Только памятные. Но памятного-то много у меня, жизнь долгую я прожила. Вот красная смородинка — это челы приходили. Шумели, стреляли, дом мой сжечь пытались во имя этой, идеи их. Идея у них красная была — вот и смородинка красная выросла. А куст чёрной — это издалека челы, фашистами звались. Дурные были челы, аж кусты через год болеть начали. А облепиха — это из соседней деревни приходили ведьму бить. Говорили, место тут из-за меня дурное.
Отрада медленно кивнула и поёрзала на табурете. В сумке лежал артефакт, открывающий Дверь домой — но сумка на беду осталась на крючке у двери.
— А знаешь что, Отрадушка? — ласково проворковала Живица. — Вот что скажу я тебе. Девка ты умная, силы колдовской Спящий тебе полной мерой дал, а я стара уже, скоро уж и помирать мне. Ученица мне нужна толковая, чтобы за садом моим ухаживала да чтоб премудрость мою передать. Что скажешь, милая?
У Отрады язык словно присох к нёбу, хотя от жажды она точно не могла страдать. Она помотала головой и собралась было рвануться к двери, за сумкой. Бежать! Домой, к школе, к подругам, а главное — к нормальной родне, которая не выращивает кусты в ещё живых существах! Но в следующую секунду она нечаянно посмотрела вниз. Зелёные побеги уже оплели ножки табурета и тянули гибкие усики к её кроссовкам.
— Не хочешь? — Живица вздохнула. — Подумай, милая. У матери твоей сестра была младшая, двадцать годков тому, как пропала. Помнишь, небось?
— Да, слышала, — неуверенно ответила Отрада. Тётя Любава действительно пропала без вести, и никто не нашёл никаких следов. Даже поиск по генокоду не принёс результата.
— Двести зим мне тогда стукнуло, тогда уже думала я ученицу себе найти, а она возьми да откажись.
Белая Дама отодвинула зелёную живую занавеску и указала за окно:
— Гляди-ка, милая, какая яблонька теперь растёт.
Крипотень криповая. Неожиданно нахваленная читателями так, что моему радостному изумлению не было предела. В принципе этим текстом я и сама довольна.
Название: Бабушкин сад
Размер: мини, 1998 слов
Пейринг/Персонажи: ОЖП люды
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: молодая люда приезжает к своей родственнице Белой Даме
читать дальшеОтрада пробиралась по лесу уже добрые пару часов. Полузаросшая, едва заметная тропинка петляла и изгибалась, и порой девушка задавалась вопросом: а не по звериной ли тропке она идёт, сбившись с правильного пути. Сначала она пользовалась обычным человским навигатором, но час назад он перестал работать, и Отрада начала беспокоиться.
Как и всякая люда, она прекрасно ориентировалась на местности, но всю свою жизнь прожила в Москве и окрестностях, где дикой чащи не найдешь. Но здесь, под Брянском, всё было иначе. Отрада не знала, какое чувство преобладало в ней за время этого путешествия: стыд или досада. Как же так? Она, ещё юная, но талантливая дочь Зелёного Дома, блуждает по лесу! И зачем она вообще позволила своей родне отправить себя в эту глушь?
Прапрабабушка Живица стала Белой Дамой задолго до того, как мать Отрады появилась на свет. А может, и бабка Отрады тогда ещё лежала в пелёнках. Кажется, Живица обитала здесь всегда. Но сегодня ей исполнилось двести двадцать лет, и она, должно быть, уже совсем плоха. Потому мать отправила Отраду к ней — чтобы почтенная прародительница семейства успела увидеть праправнучку.
Проделать долгий и утомительный путь, чтобы навестить совершенно незнакомую старуху, — кому может понравиться такая идея? Уж точно не Отраде, которая заканчивала старшие классы школы и скоро должна была стать полноценной феей. Ей прочили в будущем ранг как минимум фаты, а сейчас её жизнь состояла из интересной учёбы и захватывающих тусовок с многочисленными подругами и не менее многочисленными поклонниками. Отрада чувствовала себя королевой своей жизни — и вот её отправляют невесть куда. Яснорада и Любогляда ждали её на очередную прогулку, намекая, что запаслись выпивкой и даже кое-чем поинтереснее, а она обречена провести ближайшее время в компании старой карги.
С этими невесёлыми мыслями Отрада вышла на чуть более хоженую тропинку и вскоре оказалась перед тем, что могло быть только обиталищем Живицы, и ничем больше.
Перед ней стояла живая изгородь — но отнюдь не подстриженные кусты. Могучие деревья выросли так плотно друг к другу, что между ними едва ли можно было протиснуться. Ветви переплелись и срослись друг с другом, и всё это густо оплели хмель и плющ. И ползучие растения были особенно необычными. Длинные усики торчали во все стороны, покачиваясь безо всякого ветра. Более того, когда Отрада приблизилась, они потянулись к ней, шаря в воздухе, словно пальцы слепого. Люда сделала пару шагов назад и благоразумно решила не лезть через деревья, а пойти в обход.
Ещё через некоторое время обнаружилась сплетённая из живых ветвей и всё того же хмеля калитка. Которая перед ней распахнулась сама по себе, открывая взору обширный сад и маленькую избушку, на крыше которой поселились тоненькие деревца. Только курьих ножек, как в человских сказках, не хватало.
— Ты заходи милая, не стой на пороге.
Голос у Живицы был надтреснутый и скрипучий, такой, от которого по спине пробегает неприятный холодок. Сама Белая Дама обнаружилась на крыльце, слишком широком для такого скромного жилища. Отраде стало ещё больше не по себе, ноги словно одеревенели, а домой захотелось намного сильнее. Тем не менее она выдавила из себя вежливую улыбку.
— Здравствуй, бабушка. Меня зовут Отрада, и я приехала...
— Знаю я, милая, знаю, — проскрипела старуха. — Ты иди сюда, дай рассмотрю тебя.
Отрада медленно пошла по узкой дорожке через сад. Который также шевелился и жил своей жизнью. Яблоневая ветвь погладила её по волосам, куст смородины вытянулся вперед и коснулся её ноги. Вездесущий вьюн, от которого, на удивление, здесь ничего не чахло, протянул к ней усики и качнул белыми цветами.
Прапрабабка сидела в плетёном кресле-качалке. Сморщенная и сгорбленная, с длинными серо-седыми волосами, собранными в неаккуратный пучок, она не сохранила ни тени людской красоты, только глаза светились изумрудами, и взгляд, обращённый к Отраде, оказался не мутным, как бывает у стариков, а ясным и цепким. Живица вязала, и спицы в её скрюченных костлявых пальцах двигались ловко и споро. Ничего вроде бы удивительного, но необычным было это вязание: вместо ниток у неё были тонкие и гибкие побеги вьюнка, которые сами собой изгибались и завязывались узелками.
— Ох, хороша! — изрекла Живица, когда Отрада добралась до крыльца. — И ладная, и умненькая, небось. И колдовать-то как будешь! — она говорила так, будто праправнучка заезжала к ней в гости каждую неделю, а не явилась впервые, будто всегда её знала. — Вырядилась только — срам один.
Отрада ничего предосудительного не видела в обтягивающих джинсах и кофточке с небольшим вырезом, наоборот, считала, что оделась очень скромно и прилично. Но возмущаться не стала, а натянула на лицо ещё одну вежливую улыбку.
— Ты на вязанье-то не гляди, пока не готово, — продолжила тем временем Живица, — не любит оно того, обижается. Пойдем-ка лучше чаю выпьем.
Она с явным трудом поднялась, оставила вязание на кресле и пошаркала в дом.
Собственно, чая в «чае» не обнаружилось. Хвоя, чабрец, мята и ещё какие-то неизвестные Отраде травы — довольно вкусный отвар, хотя и непривычный. Молодая люда сидела на хромом табурете и с любопытством оглядывала жилище. Под потолком висели бесчисленные вязанки и пучки трав, на полках у стены выстроилась батарея крынок, горшочков, котелков, тарелок и прочей утвари. На окнах чуть колыхались от ветра зелёные занавески, в которых Отрада узнала тот же вьюнок. Добрую половину пространства занимала, конечно же, печь, из которой прапрабабка уже вынимала пирожки с яблоком — будто заранее ждала гостью.
— А как ты здесь живешь, бабушка? — спросила Отрада. Скорее из вежливости, просто потому, что после заслуженной похвалы пирожкам и чаю надо было о чём-то поговорить.
— Хорошо живу, милая, не жалуюсь.
Живица опустилась на другой табурет за узким столом, потемневшим от времени, таким же старым, как, наверное, она сама.
— А как пришла к тому, чтобы стать Белой Дамой?
Этого Отрада действительно не могла понять. Живица была сильной колдуньей, но зачем-то бросила всё и теперь порастает мхом в лесу. У неё могла бы быть хотя бы пристойная старость в кругу близких. Юной почти-фее казалось диким — как это, взять да и бросить шумный город ради непонятно чего?
— Это долгая история, милая. Ты кушай-кушай, а то, пока говорить буду, проголодаешься.
Улыбнувшись полубеззубым ртом, Живица подвинула к ней блюдо с пирожками.
— Не сама я сюда ушла, ох, не сама. Горевала попервой, да только к добру оно вышло. Была я тебя чуток постарше и повстречала нава одного. Дангой его звали, а может, Донгой, память не та уже у старой. Отродье тёмное, а красив был — загляденье! На Яснобора моего мне матушка указала, не люб он мне был, а тут как крылья за спиной выросли. И я ему глянулась. Только глупая была! Недели не прошло, тётка моя узнала, что я, мужняя жена, с тёмным милуюсь. Большой это был позор, и пришлось мне прабабку твою, дитё малое, оставить да сюда перебраться, от злых языков подальше. Тяжело мне было — и руки к работе не приучены, и ни тебе жемчугов, ни золота, ни платьев шёлковых. А как попривыкла малость — гляжу, а лес-то любит меня, бережёт. Да так любит, как родная мать не любила, так понимает, как ни одна подруга не сможет, так бережёт, как ни один полюбовник не станет.
Живица глухо кашлянула и отпила чаю. Отрада слушала её внимательно, лишь усмехнулась про себя: прапрабабку сослали подальше за неподобающие связи, а она на её наряд косо смотрит. Уж кто бы говорил!
— Почуяла я, что шумит лес, гневается, когда я злюсь, грустит, ветви опускает, когда я плачу, весело листвой шумит, когда радуюсь. Что всё под моими руками растет да цветет — и так, как мне надобно. Стала я сад обустраивать, над каждой семечкой арканы шептать, а какие арканы — это я словно всегда знала. Но обида была у меня на душе — обида и в моём саду поселилась. Гляжу, а шиповника куст — вон тех кустов, что за домом, прародитель — мышку лесную поймал да веточками душит, шипами колет, соки жизненные пьёт. Понравился мне тот кустик, и стала я учиться. Лес меня учил, а я его учила.
А через две весны вернулась я тайком домой — нава своего отыскать. Думала, наивная, любит он меня, скучает. А он и не признал-то сразу, как с чужой со мной обошёлся. Злые слёзы в глазах у меня стояли, но я стерпела, ласкова с ним была. А до женского тепла падок он был, снова меня приголубил. Вилась я вкруг него, что твой вьюн, уговорила в середине лета в глуши моей меня навестить. А потом к тётке заглянула, в гости позвала. Говорила, виновата я, хочу прощенья попросить. Долго уговаривала, но, в конце концов, поехала со мной тётка. Белую смородину для ней загодя я припасла.
И вот приехала она, на лачугу мою глядит, губы кривит. А хмель мой и вьюнок — тут как тут, её дожидаются. Оплели побегами ноги ей, дёрнулась она — да поздно. Ручку холёную вскинула — аркан сложить, так лапой еловой по руке стегнуло.
У Отрады всегда хорошо было с воображением. Хоть голос у Живицы неприятно резал ухо, рассказывала она хорошо, так, что образы сами собой вставали перед глазами: люда кричала и вырывалась, в то время как ползучие лозы опутывали её целиком, сплетая сплошной зелёный кокон. Затем пустили побеги под кожу, разрастаясь и разрывая ткани. Она билась в агонии, под коконом неестественно раздулся её живот, когда вьюн и хмель проникли в её кишечник и стали буйно расти в нём. Из её рта пошла кровавая пена, когда ростки пронзили диафрагму и оказались в лёгких. Тоненькие зелёные ростки оплетали мышцы и отделяли их от костей, прокалывали сосуды и вбирали кровь, словно питательный раствор. Будто наяву Отрада видела искажённое ужасной мукой лицо, выпученные глаза, к которым уже подбирались вездесущие зелёные усики. Стебли раздирали люду осторожно, не задевая мозг и сердце, и в какой-то степени она ещё жила, когда Живица сажала семена белой смородины в удобренную кровью и ошмётками плоти почву.
Ещё по дороге Отрада приметила крупные ягоды, облепившие раскидистые кусты, и хотела попробовать... но теперь аппетит совершенно пропал.
— А после Данга приехал, слово своё сдержал, — продолжала рассказ Белая Дама. — Страшно к нему подступиться было, ох страшно. Ежевичку подобрала я для него. Чёрные ягодки да колючий куст — ну как не из тёмного им расти? Встретила его как дорогого гостя, пирогов испекла да чаем потчевала. Не берут навов травы сонные, но разнежился он, не чуял, что за подарочек я ему сготовила. Уложила его в постель к себе — так и заснул он, в грудь мне мордой паскудной уткнувшись. А вьюнок-то рядышком, неужто в моей избушке не прорастёт? Сладко он спал, а как проснулся — уж спелёнан крепко-накрепко, ни артефакта, ни катаны его при нём нет. Тогда давай он метаться, вьюнок и хмель рвал так, что расти едва успевали. А я занавесочку с окна сняла, да морду ему укрыла.
Живица придвинула праправнучке пирожок.
— Вот, угощайся, этот с ежевичным вареньем.
Есть Отраде уже не хотелось совсем, хотелось только одного — бежать отсюда как можно дальше.
— Неужели у тебя всё в саду выросло... из кого-то?
— Что ты милая, не всё, — усмехнулась старуха. — Только памятные. Но памятного-то много у меня, жизнь долгую я прожила. Вот красная смородинка — это челы приходили. Шумели, стреляли, дом мой сжечь пытались во имя этой, идеи их. Идея у них красная была — вот и смородинка красная выросла. А куст чёрной — это издалека челы, фашистами звались. Дурные были челы, аж кусты через год болеть начали. А облепиха — это из соседней деревни приходили ведьму бить. Говорили, место тут из-за меня дурное.
Отрада медленно кивнула и поёрзала на табурете. В сумке лежал артефакт, открывающий Дверь домой — но сумка на беду осталась на крючке у двери.
— А знаешь что, Отрадушка? — ласково проворковала Живица. — Вот что скажу я тебе. Девка ты умная, силы колдовской Спящий тебе полной мерой дал, а я стара уже, скоро уж и помирать мне. Ученица мне нужна толковая, чтобы за садом моим ухаживала да чтоб премудрость мою передать. Что скажешь, милая?
У Отрады язык словно присох к нёбу, хотя от жажды она точно не могла страдать. Она помотала головой и собралась было рвануться к двери, за сумкой. Бежать! Домой, к школе, к подругам, а главное — к нормальной родне, которая не выращивает кусты в ещё живых существах! Но в следующую секунду она нечаянно посмотрела вниз. Зелёные побеги уже оплели ножки табурета и тянули гибкие усики к её кроссовкам.
— Не хочешь? — Живица вздохнула. — Подумай, милая. У матери твоей сестра была младшая, двадцать годков тому, как пропала. Помнишь, небось?
— Да, слышала, — неуверенно ответила Отрада. Тётя Любава действительно пропала без вести, и никто не нашёл никаких следов. Даже поиск по генокоду не принёс результата.
— Двести зим мне тогда стукнуло, тогда уже думала я ученицу себе найти, а она возьми да откажись.
Белая Дама отодвинула зелёную живую занавеску и указала за окно:
— Гляди-ка, милая, какая яблонька теперь растёт.
@темы: творчество, фанфики, ТГ
-
-
21.04.2019 в 09:02-
-
21.04.2019 в 09:05